Борис Ширяев. "Неугасимая лампада"

Незабываемое Рождество Христово провел в лагере на Соловках православный писатель Борис Ширяев, автор книги "Неугасимая лампада", на нарах на третьем этаже общежития в руинах Преображенского собора. В одной с ним келии, прежде устроенной на двух монахов, ютилось шесть человек: "Парижанин" Миша Егоров, московский купец-старообрядец Вася Овчинников, турок коммерсант-контрабандист Решад-Седад, старый немецкий барон Риттер фон Риккерт дер Гельбензандт, бывший протестантом, и католик вольный шляхтич Свида Свидерский, герба Яцута.

Однажды, в декабрьский вечер, случилось так, что мы все шестеро собрались в келью довольно рано.

- А знаете, ведь сегодня 15 декабря. Через 10 дней - Рождество, - сказал Миша, оглядывая всех нас.

- Тебе-то, атеисту, до этого какое дело? - возразил Овчинников, не прощавший безверия другу и однокашнику.

- Как - какое? - искренне изумился Миша. - А елка?

- Елка? А Секирку знаешь? Елки, брат, у вас в Париже устраивают, а социалистическая пенитенциария им другое название определила, - кольнули мы Мишу его партийным прошлым.

- А мы и здесь свой Париж организуем! Собственное рю Дарю! Замечательно будет, - одушевился Миша. - После поверки в келью никто и не заглянет - Дверь забаррикадируем, окно на третьем этаже - хоть молебен служи! Елочку, небольшую, конечно, срубишь ты. Через ворота нести нельзя - возбудит подозрение. А мы вот что сделаем: я на угловую башню залезу и бечевку спущу. Ты, возвращаясь, привяжи елку, а я вздерну. В темноте никто не заметит.

Идея была заманчива. Вернуться хоть на час в безвозвратно ушедшее, пожить в том, что бережно хранится у каждого в сокровенном уголке памяти.

- Но ведь еще надо один священник - вышел из своего обычного оцепенения барон. - Это Рождество, Heilige Nacht - Надо молиться - Я, конечно, могу читать молитвы, но по-немецки. Вам будет, как это? Непонимаемо?

- Да, попа надо, - раздумчиво согласился Миша. - Мне-то, конечно, это безразлично, но у нас всегда в сочельник попа звали - Без попа как-то куце будет. Не то!..

- Вопрос в том - какого? Мы-то, как на подбор, все разноверцы.

- Россия есть православный империя, - барон строго обвел всех своими оловянными глазами и для убедительности даже поднял вверх высохший, как у скелета, указательный палец, - Россия имеет православный религион!

- Пан ксендз Иероним, конечно, не сможет. Он будет занят - Пусть служит русский.

- Далековато от нас Рогожское-то, - улыбнулся Вася Овчинников, - пожалуй, не поспеем оттуда нашего привезти!

- Решено. Вопрос лишь, кого из священников, - резюмировал я. - Никодима-утешителя?

- Ясно, его! По все статьям, - отозвался Миша. - Во-первых, он замечательный парень, а во вторых, голодный. Покормим его для праздника. "Замечательному парню", как назвал его Миша, отцу Никодиму было уже лет под 80, и парнем он вряд ли был, но замечательным он был действительно. Его знали все заговорщики, и кандидатура была принята единогласно.

Подготовка к запрещенной тогда и на материке и на Соловках рождественской елке прошла как по маслу. Решад задумал изумить всех своим искусством и, оставаясь до глубокой ночи в своей мастерской, никому не показывал изготовленного. - Все будет как первый сорт, - твердил он в ответ на вопросы, - живой товар! Я все знает, что тэбэ нада. Всякий хурда-мурда! И рыбка, и ангел

- А у вас, у басурманов, разве ангелы есть? - с сомнением спросил Вася.

- Савсэм ишак ты! - возмутился турок. - Как может Аллах быть без ангел? Один Бог, один ангел для всех! И фамилия та же самая: Габараил, Исмаил, Азараил. Савсэм одинаково!Миша также держал в тайне свои приготовления, и лишь Вася Овчинников с бароном открыто производили свои химические опыты, стараясь отбить у ворвани ее неприятный запах. Химики они были плохие, и по коридору нестерпимо несло прелой тюлениной.

В сочельник я срубил елочку и, отстав от возвращавшихся лесорубов, привязал ее к бечеве в условленном месте, дернул, и деревцо поползло вверх по заснеженной стене.

Когда, обогнув кремль и сдав топор дежурному, я вошел в свою келью, елочку уже обряжали. Хлопотали все. Решад стоял в позе триумфатора, вынимая из мешка рыбок, домики, хлопушки, слонов. Он действительно превзошел себя и в мастерстве и в изобретательности. Непостижимо, как он смог изготовить все это, но его триумф был полным. Каждую вещь встречали то шепотом, то кликами восторга. Трогательную детскую сказку рассказывали нам его изделия.

Теснились к елке, к мешку, толкались, спорили. Миша, стремившийся всегда к модернизму, упорно хотел одеть в бумажную юбочку пляшущего слона, уверяя, что в Париже это произвело бы шумный эффект. - Дура ты монпарнасская, - вразумлял его степенный Овчинников, - зеленые слоны еще бывают, допиваются до них некоторые, но до слона в юбке и допиться никому не удавалось - хотя бы и в Париже!

На вершине елки сиял - нет, конечно, не советская звезда, а венец творчества Решада - сусальный вызолоченный ангел.

Украсив елку, мы привели в порядок себя, оделись во все лучшее, что у нас было, выбрились, вымылись. Трудновато пришлось с бароном, имевшим лишь нечто покрытое латками всех цветов, бывшее когда-то пиджаком, но Миша пришел на помощь, вытащив из своего чемодана яркий до ослепительности клетчатый пиджак.

- Облачайтесь, барон! Последний крик моды! Даже не Париж, а Лондон- Модель!

Рукава были несколько коротки, в плечах жало, но барон сиял и даже как будто перестал хромать на лишенную чашечки ногу.

- Сервируем стол, - провозгласил Миша, и теперь настал час его торжества. - Становись конвейером!

В азарте сервировки стола мы и не заметили, как в келью вошел отец Никодим. Он стоял уже среди нас, и морщинки его улыбки то собирались под глазами, то разбегались к седой, сегодня тщательно расчесанной бороде. Он потирал смерзшиеся руки и ласково оглядывал нас.

- Ну, пора и начинать. Ставь свою икону, адамант! Бери требник, отче Никодимче!

На угольном иноческом шкапчике-аналое, служившем нам обычно для дележки хлебных порций, были разостланы чистые носовые платки, а на них стал темный древесный образ Нерукотворного Спаса, сохраненный десятком поколений непоколебимого в своей вере рода Овчинниковых.

Но лишь только отец Никодим стал перед аналоем и привычно кашлянул, вдруг "бегемот", припиравший дверь, заскрипел и медленно пополз по полу. Дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова дежурного по роте охранника, старого еврея Шапиро, бывшего хозяйственника ГПУ, неизвестно за что сосланного на Соловки.

"Попались! Секирка неизбежна, а зимой там верная смерть", - пронеслось в мозгах у всех, кроме разве что барона, продолжавшего стоять в позе каменной статуи.

- Ай-ай!.. Это-таки настоящее Рождество! И елка! И батюшка! И свечечки! Не хватает только детишек - Ну, и что? Будем сами себе детишками!

Мы продолжали стоять истуканами, не угадывая, что сулит этот визит. Но по мере развития монолога болтливого Шапиро возрастала и надежда на благополучный исход.

- Да. Что же тут такого? Старый Аарон Шапиро тоже будет себе внучком. Отчего нет? Но о дежурном вы все-таки позабыли. Это плохо. Он тоже человек и тоже хочет себе праздника. Я сейчас принесу свой пай, и мы будем делать себе Рождество, о котором будем знать только мы, одни мы-

Голова Шапиро исчезла, но через пару минут он протиснулся в келью целиком, бережно держа накрытую листком бумажки тарелку.

- Очень вкусная рыба, по-еврейски фиш, хотя не щука, а треска - Сам готовил! Я не ем трефного. Я тоже верующий и знаю закон. Все евреи верующие, даже и Лейба Троцкий. Но, конечно, про себя. Это можно. В Талмуде все сказано, и ученые ребби знают. Батюшка, давайте молиться Богу!

- Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков! Аминь.

- Amen, - повторил деревянным голосом барон.

- Amen, - шепотом произнес пан Стась.

Отец Никодим служил вполголоса. Звучали простые слова о Рожденном в вертепе, об искавших истины мудрецах и о только жаждавших ее простых, неумудренных пастухах, приведенных к пещере дивной звездой.

Электричество в келье было потушено. Горела лишь одна свечка перед ликом Спаса, и в окнах играли радужные искры величавого сполоха, окаймлявшего торжественной многоцветной бахромой темную ризу усыпанного звездами неба. Они казались нам отблесками звезды, воссиявшей в мире Высшим Разумом, перед которым нет ни эллина, ни иудея...

Отец Никодим читал Евангелие по-славянски. Методичный барон шепотом повторял его по-немецки, заглядывая в свой молитвенник. Стоявшего позади всех шляхтича порой слышалась латынь. На лице атеиста Миши блуждала радостная детская улыбка.

- С наступающим праздником! - поздравил нас отец Никодим. И потом совсем по-другому, по-домашнему: - Скажите на милость, даже кутью изготовили. Подлинное чудо!

Все тихо, чинно и как-то робея, словно стыдясь охватившего их чувства, сели за стол, не зная, с чего начать. Выпили по первой и повторили. Разом зарумянившийся барон фон Риккерт, встав и держа в руке рюмку, затянул Stille Nacht, Heilige Nacht, а Решад стал уверять всех, что:

- По-турецки тоже эта песня есть, только слова другие.

Потом все вместе тихо пропели "Елочку", дополняя и импровизируя забытые слова, взялись за руки и покружились вокруг зажженной елки. Ведь в ту ночь мы были детьми, только детьми, каких Он звал в свое царство Духа, где нет ни эллина, ни иудея.

Когда свечи догорели, и хозяйственный Вася собрал со стола остатки пира, отец Никодим оглядел все изделия Решада своими лучистыми глазами и даже потрогал некоторые.

- Хороша елка, слов нет, а только у нас на Полтавщине обычай лучше. У нас в этот день вертеп носят. Теперь, конечно, мало, а раньше, когда я в семинарии был, и мы, бурсаки, со звездою ходили. Особые вирши пели для этого случая. А вертепы-то какие выстраивали - чудо механики! Такое устроят бурсаки, что звезда по небу ходит, волхвы на коленки становятся, а скоты вертепные, разные там - и овцы, и ослята, и верблюды - главы свои пред Младенцем преклоняют, а мы про то поем.

- Скоты-то чего же кланяются? - удивился Миша. - Они что понимают?

- А как же, - всем лицом засветился отец Никодим, - понимать не понимают, а сочувствуют. Потому и они - твари Божие. Даже и древо безгласное и то Радость Господню приемлет. Апокрифическое предание о том свидетельствует. Как же скотам-то не поклониться Ему в вертепе?

- Поклонился же Ему сегодня ты - скот в вертепе.

- Ты иногда не так уж глуп, как кажешься, адамант, - не то раздумчиво, не то удивленно ответил Миша своему другу.